Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]
Корин сидела в постели, не отрываясь от «Робкого утра», — она не выкурила ни одной сигареты, — пока горничная не пришла, чтобы разбудить ее к завтраку. Одеваясь, она буквально чувствовала, как стихи Рэймонда Форда бродят по ее комнате. На всякий случай, чтоб они не приняли естественного для них горизонтального положения, она поглядывала в зеркало туалетного столика. Уходя на работу, она поплотнее прикрыла дверь.
Попозже, из редакции, Корин дважды звонила в Колумбийский университет, но с автором «Робкого утра» ей связаться не удалось. Один раз он был на занятиях, другой — «только что вышел».
В полдень она бросила работать, поехала домой и спала до четырех. Потом снова набрала номер Колумбийского университета. На этот раз она поговорила с Рэем Фордом.
Сперва Корин хорошенько извинилась.
— Простите, что беспокою, надеюсь, я вам не помешала, — торопливо произносила она, — это говорит Корин фон Нордхоффен и я когда-то была знакома с…
— Кто? — перебил голос на другом конце провода. Корин повторила свое имя.
— О! Как поживаешь, Корин?
Она сказала, что хорошо, а затем надолго замолчала. Поразительно было даже не то, что это в самом деле оказался ее Рэй Форд, а то, что ее Рэй Форд ее вспомнил. Одно дело, если бы он, порывшись в памяти, извлек оттуда какую-нибудь давнюю вечеринку, но ведь от детства их отделяли девятнадцать прожитых лет!
Корин ужасно разволновалась.
— Никак не думала, что ты меня вспомнишь, — произнесла она. Мысли и слова в беспорядке заметались. — Сегодня ночью я прочитала книгу твоих стихов. Мне захотелось сказать тебе, что они показались мне… такими красивыми… и я решила позвонить. Конечно, я не то говорю, но в общем понятно.
— Мне очень приятно, — ответил Форд сдержанно. — Спасибо, Корин.
— Я живу в Нью-Йорке, — сказала Корин.
— А я как раз хотел спросить. Значит, в Бейонне ты больше не живешь?
— В Шорвью, на Лонг-Айленде, ты имеешь в виду, — уточнила Корин.
— В Шорвью — ну разумеется! Так ты, там больше не живешь?
— Нет. Отец умер, и я продала дом, — объяснила Корин, и ей показалось, что ее голос зазвучал фальшиво. — А как… как твоя мама?
— Давно умерла, Корин.
— Я не задерживаю тебя? Не отрываю от работы? — внезапно забеспокоилась Корин.
— Нет, нет.
Корин встала, будто собиралась уступить кому-то место.
— В общем, я просто хотела сказать, как они мне понравились… я имею в виду стихи.
— Это очень мило с твоей стороны, Корин. В самом деле.
Корин снова села. И засмеялась.
— Нет, правда замечательно, что ты и есть тот самый Рэй Форд. В смысле, который пишет стихи. Ведь фамилия распространенная. А где… где ты жил, после того, как уехал из Шорвью? — Корин не хотелось курить, но она потянулась к пачке сигарет.
— Ей-богу, не помню, Корин. Столько воды утекло.
— Разумеется, — согласилась она и встала. — Я отнимаю у тебя время. Я просто хотела сказать, как мне…
— Может быть, пообедаем вместе на следующей неделе, Корин? — спросил Форд.
Корин нашарила зажигалку.
— С удовольствием, — ответила она.
Форд сказал:
— Тут у нас совсем рядом с университетом есть китайский ресторанчик. Ты любишь китайскую кухню?
— Обожаю. — Зажигалка, выскользнув, стукнулась о телефонный столик.
Встретиться они договорились в будущий вторник, в час дня. После этого Корин сумела добежать до патефона и, включив его, повернула регулятор громкости направо до отказа.
Она в упоении слушала хлынувшую в комнату молдавскую музыку, представляя себе грядущую встречу.
Девятое января 1937 года было холодным и промозглым. Китайский ресторан находился кварталах в четырех от университета, а вовсе не за углом, как подумала Корин. Водитель, который ее вез, не мог найти его. Заведение, втиснутое между магазином деликатесов и скобяной лавкой, не имело выхода на Бродвей. Таксист недовольно бубнил, что не знает этого района и что его обманули. В конце концов Корин велела ему подъехать к обочине. Она пошла дальше пешком и сама отыскала ресторан.
Войдя внутрь, Корин выбрала кабинку напротив двери. Она успела заметить, что только у нее нет с собой ни учебника, ни тетради. Ей показалось, что ее норка выглядит здесь нелепо и вызывающе. После стылого январского воздуха горело лицо. На столике, который занимали до нее двое здоровенных парней, остались лужицы чая.
Пришла она на десять минут раньше, но сразу же стала посматривать на дверь. Они с Фордом не условились по телефону о том, как узнают друг друга, так что ей оставалось положиться на тонкое наблюдение Роберта Уэйнера, заметившего, что поэты почти никогда не похожи на поэтов, поскольку опасаются ущемить права мозольных операторов — вылитых Байронов; да еще на смутное воспоминание о маленьком светловолосом мальчике с мелкими чертами лица. Корин нервно открывала и снова защелкивала замочек на серебряном браслете наручных часов. Потом она его сломала. Когда она стала чинить браслет, мужской голос у нее над головой произнес:
— Корин?
— Да.
Сунув покалеченные часы в сумочку, она поспешно протянула руку мужчине в сером пальто.
Внезапно оказалось, что Форд уже сидит и улыбается ей. Теперь Корин была вынуждена смотреть прямо на него. На столе не оказалось даже стакана, к которому можно было бы потянуться.
Если бы Форд был циклопом, возможно, Корин задрожала бы от радости. Но тут вышло совсем наоборот. Форд был мужчиной. К счастью, он носил очки, которые мешали ему быть ослепительным мужчиной. Я не возьмусь оценить непосредственное воздействие его наружности на неиспользованные внутренние ресурсы Корин. Она, разумеется, дико разволновалась, но, правда, тут же взяла себя в руки и светски заметила:
— Я жалею, что не надела блузку попроще.
Форд хотел что-то ответить, но не успел. Выскочивший из-за его спины официант-китаец протянул ему размноженное на ротапринте засаленное меню. Официант знал Форда. Он тут же доложил, что вчера кто-то забыл на столе книгу. Форд подробно объяснил официанту, что книга принадлежит не ему, а человеку, который придет попозже. Остановив официанта, пожелавшего передать эту информацию хозяину, Форд заказал еду для Корин и для себя. Потом он посмотрел на Корин и улыбнулся, мило и даже тепло.
— Да, ничего себе вечер, — заметил он, будто вспомнил субботнее сборище у Смитов, о котором они не успели вдоволь посудачить. — А как тот человек? Секретарь твоего отца, если не ошибаюсь?
— Мистер Миллер? Украл у папы уйму денег и удрал в Мексику. Скорей всего, его дело уже закрыто. Форд кивнул.
— А как твоя собака? — спросил он.
— Умерла, когда я училась в колледже.
— Хорошая была собака. А сейчас ты чем-нибудь занимаешься, Корин? Работаешь? Ты ведь была богатая девчушка, верно?
Они разговорились — то есть Корин разговорилась. Она рассказала Форду о работе, о Европе, о колледже, об отце. Почему-то она вдруг рассказала ему все, что знала о своей красивой, взбалмошной матери, которая в 1912 году в длинном вечернем платье бросилась за борт с прогулочной палубы «Величавого». Она рассказала ему о парне из Детройта, вылетевшем на полном ходу из машины в Канне. Она рассказала о том, как ей оперировали носовые пазухи. Она рассказала ему — ну просто обо всем. Вообще-то Корин не была болтливой, но в тот раз ее прямо-таки понесло. Оказалось, были целые годы и отдельные дни, стоившие того, чтоб о них вспомнить. Кстати, Форд, как выяснилось, умел замечательно слушать.
— Ты не ешь, — вдруг заметила Корин, — совсем ни к чему не притронулся.
— Не беспокойся. Продолжай.
Охотно повинуясь, Корин снова заговорила.
— У меня есть приятель, Бобби Уэйнер — в журнале он мой босс — знаешь, что он сказал мне вчера? Он сказал, что в американской поэзии есть две строчки, от которых он опупевает. Бобби обожает такие словечки.
— И что же это за строчки?
— Одна Уитмена: «Я — человек, я мучился, я был там», и еще твоя… только мне не хочется повторять сейчас, пока мы едим, как это называется — чау-мейн? В общем, про человека на острове внутри другого острова.
Форд кивнул. Он, между прочим, часто кивал. Это, конечно же, была защитная реакция, но вполне симпатичная.
— А как… как ты стал поэтом? — начала Корин и запнулась, потому что от волнения неточно сформулировала вопрос. — То есть я не о том. Я хотела спросить, как ты сумел получить образование? Ведь тебе пришлось бросить школу… когда мы последний раз виделись.
Форд снял очки и, подслеповато поглядев на них, протер носовым платком.
— Да, пришлось, — согласился он.
— Ты учился в университете? И тебе приходилось все время работать? — простодушно допытывалась Корин.
— Нет, нет. Я сперва накопил денег. Школу я кончал во Флориде и работал там у букмекера.
